Народный депутат: 80 лет Ерцевской средней школе!

Николай Поросков

Выпускник Ерцевской средней школы 1968 года

Николай Николаевич Поросков уже известен нашим читателям из публикации к 80-летию Ерцева «Плавильный котел» моей малой Родины». Полковник в отставке, журналист, военный корреспондент. Служил в боевых частях, затем работал в военных газетах и журналах. Был на пяти войнах, включая такую экзотическую, как «алмазная» в Сьерра-Леоне». Награжден (не считая юбилейных и ведомственных «отметин») медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» с мечами, есть одна зарубежная награда. Ветеран боевых действий.

Родился в 1951 году в деревне Коротковская (куст деревень под общим названием Тавеньга). В возрасте четырех лет переехал с матерью на лагерную ветку. Окончил 8 классов Ширбовской восьмилетней школы, в 1968 году - 10 классов Ерцевской средней школы. Учился в военном авиационном училище, имеет второе высшее образование.

После увольнения в запас и по сегодняшний день - работа в гражданских «центральных» газетах военным обозревателем. Несколько лет работал в президентском журналистском пуле. Побывал в 26 странах (без ближнего зарубежья). Публиковался во многих российских и зарубежных изданиях. Очерки автора вошли в несколько книг. Несколько раз пешком посещал свою малую Родину и лагерные поселки. Проживает в Москве.

Сегодня познакомим наших читателей с небольшим отрывком из нового рассказа Николая, полная версия которого вошла во вторую книгу о Ширбово - «Ширбово. Река воспоминаний не мелеет…».

«Ангел в парадной шинели»

- В похожий день он впервые приехал в глухой северный поселок много севернее и глуше предыдущего. «Охраняю падшие души», как он высокопарно писал знакомым и родственникам. На деле «души» эти были наглыми сидельцами, которые даже из кабинета начальника могли что-нибудь спереть. От общения с зеками его мундир скоро стал источать затхлый запах зоны – эту дивную смесь запахов не часто моющихся тел, разлагающихся остатков пищи, параш и злого табака. Как все офицеры, он стал в зону ходить в одном кителе, а домой, в дощатый серый финский домик на четыре квартиры – в другом. Там лейтенант Буранов получил единственный свой боевой орден – за подавление бунта осужденных. Зеки забаррикадировались в нескольких помещениях жилой зоны, в том числе в столовой, швыряли в солдат все, что было под рукой: кастрюли, миски, ножи.

- Советскую власть мисками не закидаешь! - крикнул он громко, встал, как известный по военным снимкам политрук с наганом на поводке, и пошел в атаку. То есть буквально, только с автоматом. При этом постреливая вверх. Азарт был у него в тот момент, кураж. Пропади все пропадом! Чтоб урок бояться, этих лживых существ, трусов, стукачей! Урки были ошарашены этим киношным эпизодом, серьезностью момента – видно было, что молодой офицер шел всерьез, не боясь их. Того и гляди, покосит свинцом. И они сдались. А ему орден.

В первый же день он, начальник конвоя, понял: с урками церемониться – себе дороже. Когда поезд с отработавшими день на лесной делянке заключенными подходил к станции, зеки сами привычно открыли двери теплушек и без всякого оцепления побежали к зоне. Лейтенант Буранов об этой «традиции» не знал, схватился за пистолет, пытаясь навести порядок. Пробегавший мимо старый лагерник крикнул ему в лицо: - Убери пушку, а то отберем и морду начистим. Замполит, такой же молодой, но уже немного послуживший, обреченно махнул рукой: так всегда было. Всегда-то всегда, но могло дойти до разоружения караула. В следующий раз к прибытию развода трем солдатам и замкомвзвода с ручным пулеметом приказал встретить бегущую толпу холостыми выстрелами. Метрах в десяти от заслона толпа остановилась. Понеслись мат, проклятия, угрозы. Буранов приказал разойтись по теплушкам. Тут его подозвали к телефону – кто-то успел настучать. Командира полка приказал пропустить. Это значит - себя «опустить» перед блатными. Командиру Буранов сказал «Есть!», а караулу приказал: «Заряжай!». Толпа подчинилась. А через пару дней караульный вагон перед крутым поворотом сошел с рельсов, но Буранов вовремя успел дернуть стоп-кран. Он вспомнил, как получил письмо от Лизы, подруги курсантской юности. Буранов испугался встречи с ней и попросился на дальний участок лесозаготовки, где прокладывали лежневку из мощных брусов – своего рода автодорогу в две деревянные колеи. По ней мощные лесовозы везли пахнущие свежим, только спиленным деревом, хлысты. Ему было неловко перед Лизой за свою «карьеру», за спартанский образ жизни. Этой душевно тонкой девушке, читавшей в оригинале Джойса и особенно любимого ею Малколма Лаури, вряд ли понравился бы поселок, где еще живы были отсидевшие сроки, оставшиеся тут жить несколько бандеровцев, где удобства даже в мороз во дворе, вода в колодце с толстой наледью под ногами - за триста метров. Из развлечений - холодный клуб со старыми фильмами и редкими беспомощными концертами бригады самодеятельных артистов, временно менявших зековскую робу на сценический наряд. В этом гарнизоне многие либо садились на стакан, либо заканчивали дуркой. Он знал наверняка, что Лиза не найдет общий язык с дамами гарнизонного общества – женщинами, как ему представлялось, часто излишне простыми, грубоватых нравов и в телесах…